В битве при Бородино Николай Кривцов был ранен и при отступлении русских войск из Москвы оставлен в госпитале как умирающий. Очнувшись, офицер увидел себя во французском лазарете, а когда французский дипломат маркиз Коленкур узнал о пленном офицере, то тотчас пришел к нему: «Как это кстати! Уверен, вас пожелает видеть мой император».
В ответ Кривцов лишь усмехнулся: «Вы не спросили меня, хочу ли я видеть Наполеона». Так в госпитале русский офицер и дождался возвращения наших войск в Первопрестольную. Примечательно, что он спас от расправы разъяренных москвичей почти сотню увечных французов, объявив последних своими пленными.
В битве под Кульмом последнее выпущенное в сражении ядро оторвало Николаю Ивановичу ногу выше колена. В госпитале раненого навестил император Александр I: «Чего ты просишь за свой подвиг?» - «Желаю быть похороненным в Париже!» - ответил калека.
Александр Павлович тотчас распорядился: «Из армии Кривцова не увольнять».
На Венском конгрессе, решавшем судьбы послевоенной Европы, Николай Кривцов, уже проходивший по ведомству Министерства иностранных дел, вальсировал на пробковом протезе, «...сделанном столь искусно, что выглядел естественно». И немало любовных побед одержал как в столице австрийской империи, так и позже в Лондоне.
В России же камергер Кривцов до беспамятства влюбился в дочь сенатора Вадковского Екатерину. Невеста была знатна и богата. При орденах, в очках, поскрипывая протезом, Николай Иванович произвел своим красноречием на барышню неизгладимое впечатление.
Стыдно даже сказать, Екатерина Федоровна позволила прилюдно нести кавалеру собственную шляпку, что по тем временам приравнивалось к откровенному жгучему поцелую. Окружающим стало ясно - свадьбы не миновать.
Александр Павлович так благоволил к Кривцову, что подарил 100 000 на венчание и предоставил дом в Царском Селе, а в 1823 году назначил тульским губернатором. Здесь и начинается завязка нашей истории.
В городе оружейников и самоваров Николай Иванович как-то разом охладел к супруге. История умалчивает, где он познакомился с пензячкой Елизаветой Горсткиной, но без нее он уже не мыслил своего существования. Дело дошло до того, что Николай Иванович, наплевав на пересуды, начал таскать пассию с собой повсюду.
Екатерина Федоровна пыталась объясниться с мужем - тщетно, пробовала говорить с Горсткиной, но та лишь расхохоталась в ответ: «Он мой, что хочу, то с ним и сделаю, так и знайте!» Тогда оскорбленная жена попыталась вызвать у благоверного ревность, флиртуя с молодыми людьми. Однако, по воспоминаниям современников, Кривцов «никогда ее не ревновал, что приводило женщину в отчаяние. С непонятной жестокостью он словно казнил жену упорным молчанием, угнетал ее и мучил».
А когда тульского губернатора перевели на такую же должность в Воронеж, то первым делом он пригласил с собой «сердечного дружка Лизавету». Здесь Николай Иванович избил тертого мошенника, чиновника канцелярии дворянина Кандаурова.
Скандал замять не удалось, и дело докатилось до Санкт-Петербурга. Но и теперь Кривцов печалился не о жене, а находил утешение на пышной груди мадам Горсткиной, которая, кстати, жила с ним в одном доме!
Вскоре последовал императорский указ об отставке, и шведская семья, состоящая из Николая, Екатерины и Елизаветы, отправилась в село Любичи Кирсановского уезда Тамбовской губернии. Правда, в деревне с ее патриархальным укладом жизни держать при себе любовницу было невозможно, соседи-помещики этого не поняли бы и не простили.
Вот тогда Кривцов и придумал хитрый вольт: отправил возлюбленную в Пензу к ее дяде-декабристу Ивану Николаевичу Горсткину. С завидным постоянством Николай Иванович наезжал в наш город, причем в этих поездках его всегда сопровождала Екатерина Федоровна. Такое он ей придумал унижение.
Окружающие стали поговаривать, будто Кривцов начал хлопотать перед церковью о разводе, как случилось нечто необъяснимое.
В один из дней Кривцов вдруг заперся в столярной мастерской, где и провел почти сутки. Вышел он оттуда, таща на спине гроб. «Это мне, - объяснил он супруге. - Я и эпитафию на могильную плиту придумал: «Ни на что не надеясь, ничего более не страшусь». Ты уж прости, ради Бога, меня за все». Через неделю Николай Иванович тихо умер в своем рабочем кабинете. Шел 1843-й год.
Владимир Вержбовский
«Молодой ленинец», № 13, 26 марта 2013 г.
Сейчас такой номер не прошёл бы. Упекли бы в дурку.